Зинченко. Мысль и Слово Густава Шпета (возвращение из изгнания)

Институт общего среднего образования РАО
Университет РАО

В. П. Зинченко

Мысль и Слово
Густава Шпета

(возвращение из изгнания)

Рекомендовано Министерством общего и среднего
профессионального образования РФ
в качестве учебного пособия для студентов
высших учебных заведений, обучающихся
по психологическим специальностям

Москва
Издательство УРАО
2000

УДК 92
ББК 88.1

З 63

Рукопись подготовлена при поддержке
Российского фонда фундаментальных исследований:
проект № 99-06-80509

Художник
Спомиор Н. Ю.

Зинченко В. П.

Мысль и Слово Густава Шпета (возвращение из изгнания). — М.: Изд-во УРАО, 2000. — 208 с.

ISBN 5-204-00214-6

Учебное пособие посвящено одному из самых ярких представителей отечественного гуманитарного знания — Густаву Густавовичу Шпету — философу-феноменологу, историку русской философии, лингвисту, семиотику, психологу, теоретику эстетики. В книге рассматриваются преимущественно психологические воззрения Г. Г. Шпета, относящиеся к сознанию, языку, мышлению, а также к проблемам человеческого Я. Анализ ведется на фоне широко известных научных направлений: культурно-исторической психологии, событийной психологии, психологической теории деятельности, физиологии активности, связанных с именами М. М. Бахтина, Н. А. Бернштейна, Л. С. Выготского, П. Я. Гальперина, А. В. Запорожца, А. Н. Леонтьева, А. Р. Лурия, С. Л. Рубинштейна и др., которые по тем или иным причинам игнорировали труды Г. Г. Шпета, чем существенно обеднили свои собственные результаты.

Научное наследие Г. Г. Шпета имеет не только исторический интерес. Обращение к нему способствует расширению, углублению и очищению сознания современных представителей гуманитарного знания, в частности сознания психологов.

ОГЛАВЛЕНИЕ

I. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
О МОТИВАХ ОБРАЩЕНИЯ К НАСЛЕДИЮ Г. Г. ШПЕТА

Более 10 лет тому назад я сказал своему коллеге и другу Джеймсу Верчу, опубликовавшему серию работ, посвященных Л. С. Выготскому, а затем и М. М. Бахтину, что зона его ближайшего развития — труды Густава Густавовича Шпета (1879—1937). Во время нашей недавней встречи Верч сказал, что уже вошел в эту зону и ждет от нас более активного освоения наследия нашего замечательного соотечественника. Пора бы! Ведь Г. Г. Шпет по своей значимости не уступает Л. С. Выготскому, М. М. Бахтину, С. Л. Рубинштейну, А. Ф. Лосеву, А. Н. Леонтьеву, Р. О. Якобсону, но для психологов его труды до сего времени остаются terra incognita. Его влияние на перечисленных ученых несомненно, хотя и слабо документировано, что поныне остается загадочным. Он вместе с Г. И. Челпановым создавал Психологический институт, работал в Народном университете А. С. Шанявского (где в его семинаре в течение нескольких лет систематически и активно занимался Л. С. Выготский), во 2-м Московском университете (где у него и у Выготского — учились будущие «выготчане» Л. И. Божович, А. В. Запорожец, Р. Е. Левина, Н. Г. Морозова, Л. С. Славина). Г. Г. Шпет был вице-президентом Государственной академии художественных наук (ГАХН), активным участником Московского лингвистического кружка, директором основанного им Института научной философии (поглотившего на некоторое время Психологический институт, который в 1924 г. стал секцией Института научной философии), членом комитета по реформе высшей и средней школы, проректором основанной К. С. Станиславским Академии высшего актерского мастерства и т. д. Наконец, Г. Г. Шпет, Н. И. Жинкин, К. Н. Корнилов, С. В. Кравков, А. Ф. Лосев, А. Р. Лурия, А. Н. Леонтьев, А. А. Смирнов, Б. М. Теплов, Л. С. Выготский, Н. А. Бернштейн в начале 20-х годов работали в Психологическом институте и, несомненно, Шпет, наряду с Г. И. Челпановым, был одной из самых заметных

фигур-основателей этого института. 20-летний А. Р. Лурия — уже тогда гений общения и организации — стал ученым секретарем института. Пожалуй, в этом будущем ареопаге имен не доставало лишь М. М. Бахтина.

Невозможно себе представить, какой была бы отечественная (и мировая) психология, если бы Россия жила нормальной человеческой жизнью. Невольно вспоминается Ф. М. Достоевский, который после несостоявшейся казни (помилование пришло в последний момент) писал брату Михаилу: «Диалектика кончилась и началась жизнь». После октябрьской катастрофы в 1917 г. жизнь кончилась и началась диалектика, затянувшаяся до нашего времени. Приходится только удивляться и восхищаться стойкостью ученых, которым, несмотря на тиранию и идеологическую цензуру, удалось реализовать себя. Я счел нужным об этом сказать, чтобы читатель, встретившись в тексте с некоторыми моими оценками, воспринимал их со щепоткой соли. Как говорил мой учитель А. В. Запорожец, они виновны, но заслуживают снисхождения. Эм. Левинас не без сарказма назвал историю «историей историографов, то есть выживших». А у советских историков психологии (других у нас нет) удостаивались позитивной оценки, да и то не безусловной, лишь выжившие, не эмигрировавшие, не репрессированные, не запрещенные ученые.

Судьба Шпета, как и многих других советских ученых, была ужасна. Его несколько раз отстраняли от научной и педагогической работы. В 1935 г. он был арестован и выслан в Енисейск, после чего ему было разрешено проживание в Томске. В 1937 г. он был арестован вторично и «тройкой» НКВД приговорен к 10 годам без права переписки. В том же году он расстрелян. В уголовном кодексе 30-х годов расстрел назывался высшей мерой социальной защиты. По этой логике палач, видимо, был «социальным работником». В 1956 г. Шпет реабилитирован.

Научная жизнь Шпета была разнообразна, напряженна и в высшей степени продуктивна. Он многое публиковал. И тем не менее — почти полное отсутствие отклика со стороны его современников, работавших над проблемами искусства, эстетики, психологии, сознания, смысла, языка, мышления. Круг общения Шпета был достаточно широк. Он дружил с А. Я. Таировым и А. Г. Коонен. А. А. Ахматова писала, что она встретила Шпета у Б. Пильняка в обществе литовского поэта Ю. Балтрушайтиса, композитора С. Прокофьева. Сам Шпет пишет о своем знакомстве с поэтами А. Белым, М. Кузьминым, Б. Пастернаком, П. Антокольским. Упоминания о нем встречаются у С. Есенина. Д. Бедный в своей обычной мерзкопакостной манере написал на него эпиграмму-пасквиль: «Там какой-то