Завершнева. "Молюсь о даре душевного усилия": мысли и настроения Л.С. Выготского в 1917—1918 гг.

«МОЛЮСЬ О ДАРЕ ДУШЕВНОГО УСИЛИЯ»: МЫСЛИ И НАСТРОЕНИЯ Л. С. ВЫГОТСКОГО В 1917—1918 гг.

Е. Ю. ЗАВЕРШНЕВА

Приводятся выдержки из архивных документов, содержащих личные свидетельства Л. С. Выготского, датируемые 1914—1918 гг., из которых следует, что в допсихологический период он остро переживал невозможность полной реализации своих способностей, а также работал над книгой «Против новоеврейства». У книги был соавтор, скрывающийся под инициалами Р. Ю. Э.1 Найденные два письма из переписки Л. С. Выготского с Р. Э. показывают, что их сотрудничество было весьма значимым для ученого в канун революции и что оно было прервано в начале 1920-х гг. Также найдены подтверждения того факта, что бо́льшую часть осени 1917 г. Л. С. Выготский провел в Самаре.

Ключевые слова: «Книга фрагментов», «Против новоеврейства», иудаизм, Р. Э., новоеврейство, биография Л. С. Выготского.

Несмотря на то что биографическая литература о Л. С. Выготском с начала 1990-х гг. пополнилась новыми исследованиями (От Гомеля до Москвы, 1996 [17]; Kotik-Friedgut, Friedgut, 2008 [23]; Miller, 2011 [24]; van der Veer, 2007 [27]; van der Veer, 2007b [28]; Yasnitsky, 2011 [30]; Yasnitsky, 2011a [31]), допсихологический период его биографии остается малоизученным. «Именно этот отрезок жизни Л. С. Выготского — от 1917 г. до переезда в Москву в 1924 г. — является наибольшей проблемой для биографов. Мы очень мало знаем о содержании его мыслей в то время. Недостаток знаний связан также с огромным и загадочным разрывом в имеющемся на данный момент списке публикаций Л. С. Выготского» (van der Veer, Valsiner, 1991, с. 8 [29]), — писали Р. ван дер Веер и Я. Вальсинер в одной из первых биографий ученого. И если пропавшие рукописи обнаружились и были включены в библиографию Л. С. Выготского, которая и по настоящий момент продолжает расширяться за счет новых источников (см., напр.: Выготский, 1997 [5]; Завершнева, 2012 [14]; Psyanima, 2012 [25]), то о его образе мыслей и душевном состоянии в те годы по-прежнему почти ничего не известно. Исследования, проведенные нами в семейном архиве Л. С. Выготского (Завершнева, 2008 [15]), подтвердили, что он не оставил пространных записей о себе. Заметки в личных блокнотах посвящены, как правило, науке, литературе или философии, и даже в периоды обострения болезни он не тратил время на письменное обсуждение своих тягот. Тем ценнее записи личного характера, которые все же сохранились в семейном архиве. Подобным записям допсихологического периода биографии Л. С. Выготского, публикуемым здесь впервые, и посвящена наша статья.

«ВРЕМЯ ВЫШЛО ИЗ ПАЗОВ — СОШЛО С КОЛЕИ СВОЕЙ»1

Слова Гамлета «время вышло из пазов» в полной мере приложимы к тем обстоятельствам,

в которых довелось жить Л. С. Выготскому. Наиболее проблемным участком его биографии является период, охватывающий годы Первой мировой войны, революции и послереволюционного хаоса (1914—1921), и это вполне объяснимо, поскольку не только общая ситуация, но и сама жизнь Л. С. Выготского в те годы была весьма динамичной. Он переселился в Москву, где обучался в двух университетах: в МГУ и в Народном университете А. Шанявского (1913—1917), затем вернулся в Гомель, власть в котором непрерывно менялась на протяжении 1918—1919 гг. (оккупация кайзеровской Германией, Директория Симона Петлюры, реванш Красной армии, Стрекопытовское восстание эсеров). В 1918 г. он предпринял опасное по тем временам путешествие на Юг, с матерью и младшим братом Давидом, в надежде, что более теплый климат окажет благотворное воздействие на его родных, страдающих от туберкулеза (Выгодская, Лифанова, 1996, с. 45—46 [2]; От Гомеля до Москвы, 1996, с. 54 [17]), но вскоре по возвращении в Гомель выяснилось, что и сам Л. С. Выготский не избежал заражения. Р. ван дер Веер и Я. Вальсинер сообщают, что на 1920 г. пришлась первая вспышка туберкулеза, после которой Л. С. Выготский был помещен в санаторий для поправки здоровья: «Его состояние оставалось очень серьезным, и, ожидая смерти, он обратился с просьбой к литературному критику Юлию Айхенвальду, одному из его бывших профессоров по Народному университету Шанявского, опубликовать его труды посмертно»2 (van der Veer, Valsiner, 1991, с. 12 [29]). Просьбу передал С. Ф. Добкин, который в то время был в Москве (От Гомеля до Москвы, 1996, с. 78—79 [17]), однако в своих воспоминаниях он не указывает точной даты этого события, лишь подчеркивает, что Л. С. Выготский был «смолоду склонен к туберкулезу» (Там же, с. 67).

С 1919 г. Л. С. Выготский совмещает огромное количество должностей в разных организациях, преподает в школах, на курсах, дает частные уроки, и только в конце 1922 г. его положение становится относительно стабильным — он устраивается на постоянную работу в Гомельский педагогический техникум, систематически публикует театральные и литературные рецензии, ведет психологические исследования и т. д. (Выгодская, Лифанова, 1996, с. 47—49, 68—69 [2]; van der Veer, Valsiner, 1991, с. 9—10 [29]). Меняется написание его фамилии (до 1917 г.: Выгодский), меняется и тон его рукописей — с 1922 г. в них преобладает деятельный, позитивный настрой.

Ранее в одной из наших работ мы обсуждали гипотезу о серьезном мировоззренческом кризисе, который пережил Л. С. Выготский в 1917—1918 гг. (Завершнева, 2012 [14]). Из рукописей, посвященных еврейскому вопросу, следовало, что накануне Февральской революции и даже после нее Л. С. Выготский оставался в оппозиции к социализму, критиковал учение К. Маркса, предсказывал апокалиптические времена и призывал к возрождению истинной веры — иудаизма. В 1919 г. он уже по другую сторону баррикад: марксизм становится основным руслом движения его мысли в науке, в литературной и театральной критике. Некоторые архивные документы, приводимые ниже, прямо и косвенно указывают на начало этого перелома. В данной статье мы соберем все имеющиеся на сегодняшний день свидетельства самого Л. С. Выготского, которые отчасти позволят показать его душевное состояние в пред- и послереволюционные годы. В приводимых цитатах из архивных документов все выделения принадлежат авторам цитат, сокращения раскрыты нами в квадратных скобках; в угловых скобках мы помещаем предположительное прочтение неразборчиво написанных

знаков и слов. Орфография и пунктуация (в том числе дореформенная) приведены к современным нормам, некорректно написанные слова исправлены.

«ЧЕЛОВЕК ПОБЕЖДАЕТ ПРИРОДУ В СЕБЕ»

Обсуждение блокнота Л. С. Выготского, который он вел во время путешествия в Лондон в 1925 г. (ван дер Веер, Завершнева, 2012 [1]), показало, что он был склонен к самоанализу, а его эмоциональная сфера отличалась динамичностью и повышенной напряженностью. Сознание собственной «отмеченности», «призванности» вступало в конфликт с окружающей действительностью, не предоставлявшей достаточно возможностей для полной реализации задатков, давление которых на собственную личность Л. С. Выготский остро ощущал (Там же, с. 98). Несмотря на то что в послереволюционном Гомеле он был одним из наиболее заметных участников культурной жизни города (van der Veer, Valsiner, 1991, с. 10—11 [29]), разрыв между желаемым и действительным, между намерениями и их воплощением, был достаточно велик. Переехав в 1924 г. в Москву, Л. С. Выготский наконец-то нашел и свое главное дело, и поле для его осуществления, и соответствующую интеллектуальную среду. Начиная как минимум с 1920 г. в этом движении вперед Л. С. Выготского подстегивала тяжелая болезнь, ограничившая время его жизни, в чем он всегда отдавал себе отчет.

Следы напряженного состояния Л. С. Выготского отражают его опубликованные работы и архивные документы 1912—1917 гг. Так, «Трагедия о Гамлете, принце Датском» (1915—1916) описывает раздвоение и мучительное бездействие главного героя; публицистические статьи, посвященные еврейской истории (1915—1917), — бесправие и безволие еврейского народа (подробнее см.: Завершнева, 2012 [14]). Роднят эти ситуации, весьма далекие друг от друга на первый взгляд, необходимость преодоления контроверзы «действие – бездействие», противостояния судьбе, а также трагическая разорванность человека между миром здешним и миром иным. И даже самая ранняя рукопись Л. С. Выготского «Трагикомедия исканий» (1912), найденная в семейном архиве, посвящена отчаянью и упадку, которого не минует ни один, даже самый счастливый человек. Перефразируя Экклезиаста, гимназист Лев Выгодский пишет: «В тревожной и смутной тоске решился он в сердце своем исследовать и испытать разумом все, что совершается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы мучили себя им. <...> Всякому бытию есть предел и смерть неумолима. Всему час и время всякой вещи под небом. <...> Вот причина распадения: неполнота бытия» (о «Трагикомедии исканий см.: Завершнева, 2008, с. 137 [15]).

Сомнения Л. С. Выготского, за короткое время эволюционировавшего от театральной критики до рефлексологии, от ортодоксального иудаизма до неортодоксального марксизма, от «мистицизма» «Трагедии о Гамлете» до требований объективного метода исследования в психологии, до недавнего времени были скрыты от исследователей. Более изученный психологический период его биографии (1924—1934) напоминает последнее действие пьесы, где все поступки совершаются быстро и решительно, а предшествующие размышления и монологи вынесены за скобки. Однако некоторые письма и юношеские заметки сохранили следы «гамлетовской ситуации», в которой находился молодой Л. С. Выготский. Приведем цитату из его письма к Н. Г. Морозовой от 29.07.1930 г.: «Мне хорошо знакомы эти минуты и часы бессилия, обморочного состояния души и воли, глубокой горечи — почти отчаяния... Состояния эти идут в своем развитии от детства, собственно — от его конца и начала отрочества и юности, и — как все пройденные ступени в свернутом виде сохраняются в нас, чтобы в минуту бессилия, слабости духа, безволия отщепиться

от целого душевной жизни и отбросить нас далеко назад, глубоко в прошлое — к еще неразумной и несвободной, а потому стихийной, сильной, покоряющей печали наших отроческих лет. ...с такими состояниями надо бороться и можно справиться. Человек побеждает природу вне себя, но и в себе, — в этом — не правда ли? — наша психология и этика» (Выгодская, Лифанова, 1996, с. 165—166 [2]). Замечательна сноска, которую Л. С. Выготский добавляет к письму: «И в этом свернутом виде, образуя подпочвенный слой нашей жизни, они являются питательной средой, где берут начало корни многих глубочайших решений» (Там же, с. 166).

В биографиях Л. С. Выготского глубинный полюс его личности практически не обсуждается; показаны только вершины, верхушка айсберга, результат работы над собой. Литература о Л. С. Выготском переполнена отзывами о нем как о необычайно энергичном человеке, обаятельном и эрудированном собеседнике, обладающем великолепным чувством юмора (van der Veer, Valsiner, 1991, с. 15 [29]) и даже абсолютно лишенном недостатков (Выгодская, Лифанова, 1996, с. 255—256 [2]), но в структуре его личности были свои подводные течения, невидимые для постороннего взгляда. Лондонский дневник Л. С. Выготского (ван дер Веер, Завершнева, 2012 [1]) — один из последних документов, в котором мы видим его во власти эмоций (во всяком случае, во внутреннем плане). Именно на конец 1910-х — начало 1920-х гг. пришлось становление одной из наиболее заметных черт личности Л. С. Выготского: умения подчинять эмоции рассудку и использовать трудности как трамплин для продвижения вперед (Выгодская, Лифанова, 1996, с. 200—201, 218 [2]). Данная черта стала фактическим воплощением его приверженности философии Б. Спинозы, который учил овладению собственными страстями с помощью интеллекта (Завершнева, 2007 [16]; van der Veer, 1984 [26]). В юные годы эти способы управления собой не были до конца «интериоризированы», «свернуты» (см. выше письмо к Н. Г. Морозовой), и их развитие совершалось в интер- и экстрапсихологическом планах: в межличностных отношениях и в юношеских рукописях Л. С. Выготского.

«МОЕ ОДИНОЧЕСТВО ВЕЧЕРНЕЕ...»

В одной из тетрадей, посвященных еврейскому вопросу у Ф. М. Достоевского, Л. С. Выгодский, семнадцатилетний студент Московского университета, набрасывает несколько четверостиший, в которых варьируется одна и та же тема тоски и одиночества. Пробуя разные метрические схемы и интонации (вопросительную, утвердительную), он пишет (рис. 1):

Мое одиночество вечернее
Тяжелой тоской отмечено,
И всякий раз суевернее
Мгновение идущее встречено.

Мое одиночество вечернее,
Ты зачем тоской отмечено
И зачем душа суевернее
И мгновение страхом встречено?

Мое вечернее одиночество,
Как тяжко душа тобой окована
И несбывшимся словом пророчества
Давно-давно разочарована.

Мое вечернее одиночество,
Ах, зачем душа тобой окована?
И несбывшимся словом пророчества
Зачем давно разочарована?

Студенческие годы Л. С. Выготского были событийно насыщенными: казалось бы, сам ритм его жизни исключал одиночество и тоску. Исполняя волю отца, он учился на юридическом факультете МГУ, но учеба в Народном университете А. Шанявского, куда он поступил по собственной инициативе, давала возможность реализовать себя в других областях. Он слушал лекции П. П. Блонского, посещал семинары Г. Г. Шпета, не пропускал ни одной театральной премьеры (подробнее см.: Выгодская,

Лифанова, 1996, с. 37—39, 43 [2]); От Гомеля до Москвы, 1996, с. 35, 38 [17]), и тем не менее эти стихотворные строки показывают: настроение Л. С. Выготского не всегда было радужным, что совершенно естественно для любого человека, в особенности склонного к рефлексии. Отметим, что 1914 г. не был годом обыкновенным: в сентябре 1914 г. исполнился месяц с тех пор, как Германия и Австро-Венгрия объявили войну России. Впрочем, для пораженческих настроений тогда еще не было оснований — русская армия осуществила захват Галиции, положение дел на Восточном фронте было относительно стабильным. Мобилизации Л. С. Выготский не подлежал: до ноября 1917 г. как не достигший призывного возраста, который в царской России составлял 21 год, а после смерти братьев в 1918—1919 гг. — как единственный сын в семье3. Причина тоски, которую он попытался отразить поэтически, коренилась не в угрозе гибели на войне.

Рис. 1. Стихотворные строки из тетради с выписками по еврейскому вопросу, 7.IX. 1914 г. Справа Л. С. Выготский попытался изобразить метрическую схему стихотворения

Стилистика символизма располагает к высказыванию в духе разочарования и обреченности, и все же содержание стихотворения скорее следует отнести не к чисто литературным экзерсисам, а к личным размышлениям, вполне соответствующим духу других юношеских рукописей Л. С. Выготского. Некоторые свидетельства близких ему людей указывают на то, что подобные размышления были для него характерны. Приведем в качестве примера отрывок из стихотворения «Филин», хранящегося в семейном архиве, которое В. М. Василенко, гомельский товарищ Л. С. Выготского, посвятил ему (см. о В. М. Василенко: Выгодская, Лифанова, 1996, с. 184—185 [2]):

Небесный конь под звездной ношей взмылен,
Омытый щелоком, прищурен лунный глаз
И в темноту легко ныряет филин,
Глубин лесных привычный водолаз.

То смех, то стон буравят бурый ельник:
Захохотал, заплакал — и умолк...
Какую боль, тоскующий отшельник,
Втыкаешь ты булавкой в синий шелк?

Стихотворение датируется 13 июля 1921 г. — периодом, когда безвременье для Л. С. Выготского подходило к концу. В глазах поэта адресат стихотворения — «тоскующий отшельник»; другой гомельский

товарищ Льва Семеновича, художник А. Быховский, называет его в письме «юным пророком» (о «библейском стиле» речи Л. С. Выготского см. также: От Гомеля до Москвы, 1996, с. 23—24 [17]) и пишет следующее: «Что ты молчишь дремлеш в каких то снах хочеш выслушать до капельки до конца себя свое молчание» (семейный архив Л. С. Выготского, орфография оригинала сохранена). Эти свидетельства, имеющие не прямой, а метафорический характер, отражают те черты личности Л. С. Выготского, которые в его традиционный портрет обычно не включаются.

«КТО НА СМЕРТЬ — НА СМЕРТЬ, И КТО ПОД МЕЧ — ПОД МЕЧ...»

Изучая допсихологические рукописи Л. С. Выготского, мы обнаружили, что осенью 1917 г. он находился в Самаре. Память не подвела С. Ф. Добкина, писавшего в своих воспоминаниях: «Мне кажется, что после университета Лев Семенович несколько месяцев провел в Самаре. Не знаю, с чем это было связано, но там работал кто-то из его гимназических преподавателей, и он пробыл в этом городе несколько месяцев» (От Гомеля до Москвы, 1996, с. 53 [17]).

В одной из наших бесед Г. Л. Выгодская упомянула, что в Самаре Л. С. Выготский получил диплом Московского университета. Между тем никаких сведений о дипломе биографическая литература не содержит. Возможно, Л. С. Выготский и не получал его по той простой причине, что он не писал и не защищал дипломной работы в МГУ. И. Рейф упоминает «свидетельство о прослушанном курсе юрфака» (Рейф, 2007, с. 134 [21]), однако эти данные нельзя считать надежными, поскольку источник информации не указан4. Г. Л. Выгодская сообщает только о наличии отпускного билета студента МГУ за № 5210, датированного 14 декабря 1917 г. (Выгодская, Лифанова, 1996, с. 43 [2])5. Университет А. Шанявского не обладал правом выдачи дипломов государственного образца, поэтому, скорее всего, Л. С. Выготский так и не стал «дипломированным специалистом». Вероятно, дело обстояло следующим образом: в конце 1917 г. он прибыл в Москву из Самары, получил отпускной билет, завершил свои дела в столице, вернулся в Гомель и остался там, чтобы поддержать свою семью в трудные времена. О дальнейшем пребывании в Москве (тем более — учебе) и речи быть не могло.

И хотя утверждение о наличии диплома МГУ пока не получило документальных подтверждений, гипотеза о пребывании Л. С. Выготского в Самаре была подтверждена после обнаружения рукописи, датируемой осенью 1917 г. и частично написанной в Самаре, — «Книги фрагментов». Общий настрой рукописи не менее мрачен, чем цитированные выше стихотворные строки 1914 г. «Книга фрагментов» содержит пророчества о гибели мира: «Все