Смирнов. Психологическая теория деятельности и концепция Н. А. Бернштейна

Общепсихологическая концепция деятельности (Выготский, 1956, 1960; Рубинштейн, 1940, 1973; Леонтьев, 1959, 1975; и др.) и теория построения движений (Бернштейн, 1947, 1966) внесли важный вклад в развитие материалистического учения о сущности и естественных путях реализации человеческой активности. Проблема деятельного начала в человеке долгое время была прерогативой идеалистических теорий, а домарксовый материализм либо вообще снимал ее, либо давал ей уплощенную, вульгарно-материалистическую интерпретацию1. В марксистском учении об общественной природе человека было дано принципиальное решение проблемы происхождения и сущности человеческой активности. Однако конкретно-научное изучение механизмов, реализующих активное отношение человека к окружающей его действительности, представляет собой отдельную научную задачу громадной сложности.

Более полувека революционные положения марксизма, совершившего переворот в науках о человеке, оставались закрытой книгой для психологии. Да и сейчас, спустя полвека после появления первых работ Л. С. Выготского, ознаменовавших собой проникновение диалектико-материалистического метода в психологическую науку, мы не можем считать задачу решенной. Тем не менее есть основания оптимистически оценивать перспективу ее решения. К числу этих оснований и относятся отмеченные выше достижения отечественной науки в разработке психологической структуры человеческой деятельности, а также принципа кольцевых регуляций и межуровневых переходов при построении движений.

Значение указанных концепций для материалистического решения проблемы активности состоит именно в том, что они приблизили нас к пониманию конкретных психологических и физиологических механизмов, обеспечивающих направленный характер взаимодействия субъекта с окружающей средой, а также обогащение и развитие в процессе этого взаимодействия исходного отношения субъекта к миру. Глубокая внутренняя связь и взаимодополняемость психологической теории деятельности в том виде, как она представлена в работах А. Н. Леонтьева, и физиологической концепции Н. А. Бернштейна о построении движений тем более замечательны, что авторы двигались в своем анализе как бы с разных сторон.

А. Н. Леонтьев шел к разработке проблем активного психического отражения, отправляясь от идеи культурно-исторической обусловленности

индивидуальной психики, прослеживая влияние изменений в социальной организации общества на зарождение, развитие и законы функционирования деятельности человека и его сознания. При этом самая трудная задача, которую необходимо было решить, заключалась в поиске истоков и движущих сил развития психики живых организмов от низших животных до человека в процессах их реальной жизни. Проблему «земных» источников все более высоких форм активного отношения субъекта к миру А. Н. Леонтьев решает с помощью последовательного проведения марксистского принципа примата бытия над сознанием. Деятельность (совокупность процессов реального бытия субъекта) идет впереди отражения и ведет его за собой. Однако это утверждение не является абсолютным, ибо, поднявшись на новую ступень, отражение оказывает обратное влияние на деятельность, создавая предпосылки для ее дальнейшего развития и усложнения. Оно имеет лишь тот смысл, что развитие деятельности (Д) и отражения (О) идет по схеме Д — О — Д, а не О — Д — О и что, следовательно, ведущим звеном в системе деятельность — отражение является деятельность. Но и это еще не вся правда, ибо данное утверждение сохраняет свою непреложность лишь для результирующих достаточно длительных отрезков общественной или индивидуальной истории. На отдельных участках развития возможны обратные отношения.

Вообще, чем выше уровень развития психики, тем более выражено вторичное влияние отражения на развитие деятельности. С особенной очевидностью это выступает у человека. Во-первых, общественный характер человеческой деятельности приводит к обмену между индивидами ее результатами, и таким образом богатство отражения мира субъектом определяется включением в это отражение знаний, за которыми стоит не только его собственная, но и совокупная деятельность поколений, очищенная к тому же в силу своего общественного характера от случайностей и ошибок индивидуальной практики. Во-вторых, само отражение приобретает форму деятельности, и такие его виды, как, например, дискурсивное мышление, могут приводить к получению новых знаний без непосредственного обращения к окружающему предметному миру. В-третьих, отражение в широком смысле становится одной из сфер общественной и индивидуальной практики. Например, наука представляет собой организованную систему деятельностей, направленных на углубление и расширение нашей картины мира. В последнем случае внешняя деятельность превращается в звено деятельности познавательной и подчиняется ей; исходные отношения между этими видами деятельности как бы оборачиваются.

Сказанное, однако, никак не подрывает главного утверждения о том, что в генетическом плане, т. е. в плане развития, внешняя практическая деятельность, концентрирующая в себе как в фокусе сущность всякой деятельности, является ведущим звеном в системе деятельность — отражение, ибо именно она придает системе незамкнутый, открытый характер, обеспечивая ее обращенность к внешнему предметному миру, который, «втягиваясь» в деятельность, модифицирует эффекторные процессы, а вместе с ними и психические образы, делая их все более адекватными предметному миру.

Следует особо отметить, что в разбираемой здесь концепции понятие отражения трактуется очень широко, как совокупность всех психических процессов, опосредующих и регулирующих протекание всякой деятельности, и включает в себя также потребностно-мотивационную и эмоциональную сферы, развитие которых является продуктом

дифференциации и обогащения исходных отношений субъекта к миру и к своей собственной деятельности. Таким образом, отражение не есть простое удвоение мира, это всегда глубоко пристрастный процесс. Дело в том, что построение психического образа тоже происходит в форме деятельности, реализующей то или иное исходное отношение субъекта, и это отношение продолжает жить в самом образе.

Таким образом, развитие системы деятельность — отражение есть вместе с тем развитие и усложнение форм активного отношения субъекта к миру, а деятельность есть тот процесс, в котором скрыт источник и движущие силы этого развития. Разработанная на основе такого подхода концепция психологической структуры развитой человеческой деятельности и индивидуального сознания (Леонтьев, 1959, 1975) обнаружила свою высокую эвристичность и позволила сделать реальный вклад в решение таких крупных проблем, как генезис психики в животном мире, зарождение и развитие человеческого сознания как высшей формы психического отражения, становление психики в онтогенезе. В русле этого направления успешно решаются многие проблемы теории и практики обучения, восстановления нарушенных двигательных и психических функций. Существенные достижения имеются в изучении восприятия, особенно его моторных звеньев, значение которых открывается именно при подходе к восприятию как особой деятельности. В настоящее время многие авторы отмечают перспективность «деятельностного подхода» и к изучению такого сложнейшего психического образования, как личность.

В то же время попытки распространить указанный подход на описание процессов, непосредственно реализующих деятельность, и выделить «единицы» более элементарные, чем операция, наталкиваются на определенные методологические трудности (А. А. Леонтьев, 1978). Вообще, можно сказать, что разработка проблем психического, взятого в функциональном, а не генетическом аспекте, идет несколько менее успешно. Дело в том, что подход, вызвавший к жизни концепцию психологической структуры деятельности и сознания, является генетическим по своей сути. В той степени, в какой «ставшая» психика несет на себе отпечаток истории своего становления, в той мере, в какой каждый акт деятельности мы можем и должны рассматривать как момент ее самодвижения, т. е. сквозь призму предшествующих и последующих актов, генетический подход является плодотворным и незаменимым. Но представляется неправомерной позиция тех, кто абсолютизирует генетический подход, возводя его в ранг единственного метода изучения психики. Отнюдь не все соотношения, адекватно увиденные сквозь призму генетического подхода, сохраняют свою эвристическую ценность и в отношении актуалгенеза, выступающего на первый план в функциональном анализе. Остановимся лишь на одном из них, которое очень важно для нас именно в плане сопоставления концепций А. Н. Леонтьева и Н. А. Бернштейна.

Одним из краеугольных камней теории деятельности является утверждение о первичности деятельности по отношению к отражению ее ведущей роли. Но это соотношение выступает на первый план лишь в генетическом анализе. Если же мы хотим взять тот или иной поведенческий акт в его относительной изоляции от предшествующих и последующих актов и в то же время в такой его целостности, которая делает его полноценным психическим актом и позволяет восстановить его происхождение и роль в жизни индивида, то нам, по-видимому, придется «вырезать» из непрерывного потока сменяющих друг друга действий такой участок, в начале которого стоит исходный

афферентирующий образ. «Образ — действие — обогащенный образ» — вот схема, предлагаемая функциональным анализом в качестве альтернативы схеме генетического анализа: «деятельность — отражение — обогащенная деятельность».

Именно эта система: афферентирующий образ — движение (как наиболее распространенная форма исполнительного действия) весьма плодотворно изучалась Н. А. Бернштейном. В ходе многолетних исследований двигательных актов он пришел к выводу, что характерная для классической физиологии тенденция сводить тонкую координацию движений к беспредельно точной дозировке и адресации разовых афферентных команд несостоятельна в теоретическом плане и не выдерживает экспериментальной проверки. Такая задача была бы практически невыполнимой из-за большого числа так называемых степеней свободы подвижности периферического двигательного аппарата, включающего целый ряд кинематических цепей, даже отдаленно несопоставимых по сложности ни с какими искусственными управляемыми системами. Особенно трудно учесть комплекс реактивных и инерционных сил, которые возникают во всех звеньях цепи при приложении усилия даже к одному из них. И что еще важнее, нет однозначной зависимости между той командой (эфферентным импульсом), которая приходит к мышце, и вызванным этой командой двигательным эффектом. Очень многое определяется состоянием данной мышцы, а также позой, нагрузкой и ускорением всех соседних суставов. Наконец, в рабочих движениях, представляющих для физиологии и психологии безусловно бо́льший интерес, чем движения холостые, мы всегда имеем дело с силами внешними, которые не подвластны субъекту и в лучшем случае могут лишь прогнозироваться им с той или иной мерой точности.

Вторая яркая черта движений, не позволяющая считать их результирующими большого числа команд, независимо друг от друга приходящих к каждой мышце, заключается в слитности и целостном характере движения при высокой пластичности и гибкой приспособляемости движения как целого. «Движения никогда не реагируют на деталь деталью. На изменение каждой малой подробности оно откликается как целое, обнаруживая с наибольшей выпуклостью изменения в тех частях, которые иной раз далеко отстоят от первично измененной детали как в пространстве, так и во времени» (Бернштейн, 1966, с. 46). Сюда же относится и факт неидентичности двух исполнений одного и того же движения, даже если взять такие стандартные и хорошо освоенные циклические движения, как ходьба, не говоря уже о навыках более высокого смыслового порядка. То, что в двигательных актах мы имеем дело с «повторением без повторения», было многократно подтверждено экспериментально; это означает, что движение не воспроизводится каждый раз с изменением тех или иных деталей на основе предварительной оценки конкретных условий, а активно строится как целостный акт, т. е. от начала до конца.

Первая группа фактов, свидетельствующих о том, что двигательный эффект центробежного импульса не может быть предрешен в центре, а зависит от периферических факторов, позволила выявить решающую роль в управлении движением постоянной афферентации о текущем механическом и физиологическом состоянии двигательного аппарата, которое «центр» должен учитывать при формировании очередной моторной команды. В то же время стала ясной важнейшая роль центральных влияний, регулирующих физиологическое состояние мышц и заранее создающих необходимый фон (тоническую подкладку)

для приходящих затем на периферию моторных импульсов. Так была раскрыта кольцевая структура управления двигательным актом, и представление о рефлекторной дуге было заменено понятием рефлекторного замкнутого кольца. Эту форму управления движением Н. А. Бернштейн назвал принципом сенсорных коррекций. В отправлении функции корригирования движения участвуют в разных случаях и в разной мере все органы чувств, но особую, постоянную и непосредственную роль в реализации сенсорных коррекций играет проприоцепторика, сигнализирующая об углах, скоростях, мышечных усилиях и растяжениях.

Следующий важный вклад в теорию регуляции движений, без учета которого, как будет показано ниже, невозможна и последовательная реализация принципа кольцевого управления, состоит в разработке представления о многоуровневом характере процесса построения движений. Дело в том, что акты корригирования осуществляются не «сырыми» сигналами от отдельных чувствительных элементов, а ведутся целыми синтезированными комплексами, включаясь в которые сенсорные сигналы подвергаются глубокой интеграционной переработке. Эти комплексы (иначе сенсорные синтезы или поля), предназначенные для управления движениями определенного класса, и суть уровни построения движений по Н. А. Бернштейну. Они образуют иерархическую систему и связаны друг с другом сложными взаимопереходами. Уровни последовательно появляются в филогенезе по мере усложнения двигательных задач, которые приходится решать организму, и закрепляются в определенной морфологической организации как афферентных, так и эфферентных мозговых центров. Более высокие (они же более новые в филогенезе) уровни теснее связаны с телерецепторикой, имеют все более сложно синтезированные сенсорные поля, все более богаты мнестическими элементами. При этом высшие уровни — уровень действий и уровни символических координаций — свойственны только человеку.

Уровень, который осуществляет коррекции, наиболее важные и существенные для успешного выполнения данного движения, называется ведущим; при этом другие, более низкие уровни, подчиняясь в своей работе требованиям ведущего уровня, берут на себя выполнение фоновых коррекций. Какой из уровней станет ведущим, определяется требованием адекватности сенсорных синтезов по качеству и составу образующих их афферентаций характеру требуемых коррекций, иначе говоря, тем параметрам движения, которые необходимо регулировать в соответствии со смыслом и содержанием решаемой двигательной задачи. Степень осознанности осуществляемых тем или иным уровнем коррекций растет с переходом по уровням снизу вверх, но при этом всегда осознаются лишь коррекции ведущего уровня. Переключение технических компонент движения с ведущего уровня на более адекватный по характеру сенсорного синтеза нижележащий уровень приводит к тому, что они перестают осознаваться (явления автоматизации). Противоположный процесс приводит к деавтоматизации движения.

Для нас наиболее важна та идея, что кольцевое управление построением движения идет одновременно на нескольких уровнях, а сами уровни регуляции строят свои отношения друг с другом и с ведущим уровнем по кольцевому принципу. Принятие этого принципа ставит следующие вопросы. Во-первых, что играет роль образца, сравнение с которым позволяет сделать вывод о необходимости коррекции, ее качестве и величине? И, во-вторых, что служит стержнем, определителем

цельности и внутренней связанности двигательного акта, о которой говорилось выше? Н. А. Бернштейн указывает, что таким определителем, или ведущей инвариантой, которая задает программу движения, может быть только смысл двигательной задачи и вырастающий из него образ потребного результата действия. Принятая субъектом двигательная задача определяет и конкретную программу движения и сам ход ее исполнения и состав коррекционных импульсов.

Как известно, эти выводы автора хорошо обоснованы, хотя конкретные физиологические механизмы регулирующего влияния образа, представления о необходимом результате на протекание самого движения еще только угадываются. Поиск этих механизмов и составляет задачу новой науки — физиологии активности, приход которой на смену физиологии реактивных состояний является важным условием прогресса целого комплекса наук о человеке.

В концепции Н. А. Бернштейна мы видим пример функционального анализа внутренних связей и отношений в системе образ — действие — обогащенный образ. Последнему звену этой системы — вкладу рецепторики, выполняющей контрольно-координационные функции при построении движения, в создание все более полной и объективно верной картины мира автор уделил внимание в некоторых последних работах (Бернштейн, 1966, раздел третий), но в целом предметом его исследования были прежде всего движения.

Сравнительный анализ основанной на генетическом подходе психологической теории деятельности и реализующей функциональный подход концепции построения движений позволяет утверждать, что если первая вносит вклад, прежде всего, в решение проблемы формирования и развития активного отношения субъекта к миру, то вторая имеет дело в основном с реализацией этого отношения, зафиксированного в образе потребного результата действия или, говоря более широко, в образе потребного будущего. Это различие, конечно, не нужно абсолютизировать, речь идет лишь об определенном смещении акцентов, о фиксации одного из параметров с целью изучения в более или менее чистом виде второго. Такая абстракция правомерна только в том случае, если исследователь помнит о сделанном им допущении и понимает необходимость в перспективе совместить оба плана анализа.

В самом деле, мы можем лишь временно отвлечься от того факта, что реализация исходного отношения субъекта в форме достижения потребного результата действия не оказывает обратного влияния на это отношение или что само это отношение существует как нечто внешнее и независимое от его реализации. Ведь образ потребного будущего есть тоже динамическое образование, и отвлечься от его динамики без утраты достоверности получаемых выводов можно лишь в тех предельных случаях, когда обратное влияние процесса реализации на реализуемое минимально или даже практически отсутствует, т. е. где имеет место реализация в узком смысле, как однонаправленный процесс. Этим и объясняется, что Н. А. Бернштейну удалось наиболее полно и убедительно описать нижние уровни построения движений, где речь идет прежде всего о технических коррекциях и где не просматриваются их обратные влияния на смысл выполняемого действия. Высшие же уровни смысловых и символических координаций лишь схематически намечены как некоторая, пока даже не расчлененная совокупность уровней. В самом деле, сам процесс корригирования действий по смыслу даже при очень сильном огрублении не может быть рассмотрен как чистая реализация некоторого исходного отношения,

ибо она представляет собой одновременно процесс становления и форму существования этого отношения. Здесь мы уже имеем дело с объектом, изучение которого требует синтетического, функционально-генетического подхода и поэтому представляет собой область, где можно рассчитывать на плодотворное «сотрудничество» психологической теории деятельности и концепции построения движений.

Вместе с тем, когда мы с помощью понятийного аппарата, выработанного в рамках генетического подхода, пытаемся описать механизмы, реализующие деятельность, возникают, как уже отмечалось, определенные трудности. Как в функциональной, а не генетической обусловленности выделить детерминанты перехода от мотива к целям, детерминанты выбора одной операции из большого числа возможных и, наконец, как описать такие операции, которые реализуют чисто техническую сторону деятельности и поэтому не оказывают никакого обратного влияния на динамику психического образа или зафиксированного в нем отношения? Нельзя сказать, что такие операции психологически мертвы и могут быть отданы на откуп физиологии; ведь их выполнение афферентируется образом внешней ситуации, т. е. опосредуется психическим отражением. Такие операции мертвы, если можно так выразиться, не психологически, а генетически, т. е. они не прорастают, не вносят свой вклад в динамику системы деятельность — отражение. В предельном случае мы здесь имеем однонаправленный процесс и поэтому сквозь призму генетико-психологического подхода эти операции видятся предельно простыми, далее неразложимыми «единицами».

Авторы обеих концепций всегда отдавали себе отчет в том, что их подходы не носят универсального характера, и ставили вопрос о необходимости «осуществить «вертикальный синтез» различных уровней, на которых протекают процессы, реализующие психическую деятельность» (Леонтьев, 1967, с. 17), и построить мост «от физиологии реакций, долгое время монопольно владевшей вниманием психофизиологов, к физиологии активности» (Бернштейн, 1966, с. 278).

Но хотя задача построения синтетической концепции, описывающей в рамках единого понятийного аппарата достижения обоих подходов, еще далеко не решена, уже сейчас можно выделить некоторые важные принципы, являющиеся общими для обеих концепций. Речь идет прежде всего о принципах кольцевого строения и многоуровневой организации всякой деятельности, а также реализующих ее процессов, в каком бы масштабе микро- или макроанализа мы их не рассматривали. Хотя в наиболее эксплицитной форме эти принципы сформулированы Н. А. Бернштейном, и в этом отношении следует особо подчеркнуть его влияние на формирование и формулирование ряда положений психологической теории деятельности, последняя, в силу объективной логики развития положенных в ее основу идей, оказалась внутренне весьма подготовленной к ассимиляции и дальнейшему развитию этих принципов применительно к своему подходу. В то же время теория деятельности оказала безусловное влияние на поиски Н. А. Бернштейном направлений дальнейшего развития своего подхода, что особенно явственно просматривается в его последних работах.

Возвращаясь к принципам кольцевого строения и многоуровневой организации деятельности, следует отметить, что хотя они и являются общепризнанными, в практике конкретных исследований сплошь и рядом игнорируются или проводятся недостаточно последовательно. Причиной этого очень часто является отрыв, изолированное применение указанных принципов. В качестве поучительного примера можно