А. Н. ЛЕОНТЬЕВ — Л. С. ВЫГОТСКИЙ:
ОЧЕРК РАЗВИТИЯ СХИЗИСА
А. Б. ОРЛОВ
Научная судьба А. Н. Леонтьева рассматривается в ретроспективе его взаимоотношений с Л. С. Выготским в 1930-е гг. Анализируются идейные и содержательные моменты расхождения между культурно-исторической теорией и теорией предметной деятельности. Показаны основные следствия этого расхождения для советской и постсоветской отечественной теоретической и практической психологии. Движением, способным преодолеть схизис между психологической теорией и практикой в современной отечественной науке и его кризисные последствия, является возвращение к традиции, представленной работами позднего Л. С. Выготского и нашедшей свое выражение, прежде всего, в идее означивания переживаний.
Ключевые слова: Л. С. Выготский, культурно-историческая теория, А. Н. Леонтьев, теория предметной деятельности, теоретическая психология, практическая психология, переживания, означивание переживаний.
Главная цель этой публикации — привлечь внимание психологов, небезразличных к судьбам отечественной теоретической психологии, к самой существенной для всей ее истории личностной и концептуальной коллизии, на многие десятилетия определившей магистральное на правление ее развития, ее status quo и ее судьбу в целом. Я верю в презумпцию невиновности и очень надеюсь, что не буду «без суда и следствия» отнесен к группе «сравнительно молодых людей» (А. А. Леонтьев), которые склонны создавать и поддерживать «ложные мифы»1. Задача, стоящая передо мной, выглядит иначе: увидеть в коллизии А. Н. Леонтьева и Л. С. Выготского те личностные и содержательно психологические основания, обращение к которым может по служить источником и потенциалом позитивного развития для современной отчественной теоретической и практической психологии.
В качестве вступления к этой статье и, одновременно, ее краткого резюме мне хотелось бы привести слова М. Г. Ярошевского — крупнейшего историка отчественной психологии: «Изучая историю науки, мы убеждаемся в правоте вывода, к которому пришел Эйнштейн, который, работая над книгой по истории физического знания, назвал ее “драмой идей”. Не менее драматична история психологического познания, в потоке которой рождались и завоевывали многие умы смелые теории, рушившиеся, однако, борьбе с более жизнеспособными и верными реальности. Но их падение не было напрасным. Из него извлекали уроки новые искатели истины о человеческой природе. В силу этого драма идей оборачивалась драмой людей. Люди же как социальные существа были детьми своего времени и отражали его властные запросы» [20; 400].
А. Н. ЛЕОНТЬЕВ И Л. С. ВЫГОТСКИЙ
Алексей Николаевич Леонтьев (1903—1979) — признанный идейно-теоретический и организационно-административный
лидер советской психологии. Почти четыре десятилетия он занимал руководящие посты крупнейших психологических учреждений в СССР, представлял страну для мирового психологического сообщества. Вехи биографии А. Н. Леонтьева — это вехи биографии советской психологии [11; 5—7]. Именно поэтому невозможно понять ключевые моменты развития отечественной психологии (в том числе и ее современное состояние) без обращения к жизни и творчеству А. Н. Леонтьева. Мне представляется, что ключевым периодом, во многом определившим обе эти биографии, был десятилетний период (1924—1934) общения А. Н. Леонтьева с Л. С. Выготским, сыгравшим решающую роль в становлении А. Н. Леонтьева как ученого и человека. И, наконец, нельзя не признать существование еще одного, гораздо более широкого — общенаучного — контекста рассмотрения этого периода, о котором так убедительно написал в свое время А. А. Леонтьев: «Именно к этому времени — концу 20-х — началу 30-х годов — мы все чаще обращаем свой внутренний взгляд сегодня и не без основания ищем именно там корни многих процессов и событий, происходивших в более поздние годы. Это касается не только истории страны, но и истории науки. Понять, что происходило тогда в лингвистике, психологии, правовой науке, литературоведении, истории, — значит во многом понять их теперешние трудности и проблемы» [9; 7].
Два марксиста
А. Н. Леонтьев и Л. С. Выготский пришли в отечественную психологическую науку в подлинно переломное для ее развития время. Они оба были приглашены для работы в Государственный институт экспериментальной психологии (конец 1923 г., начало 1924 г.), когда произошла резкая смена научного руководства института. На смену дуалисту и последователю В. Вундта Г. И. Челпанову пришел его ученик, ставший, однако, убежденным материалистом и создателем реактологии, — К. Н. Корнилов2. Двери института распахнулись и для новых людей, и для новых идей. Главной среди них была идея радикальной перестройки психологии на новый, марксистский лад, и, как отмечал позднее сам А. Н. Леонтьев, научный поиск отвечал следующей задаче: «надо было отыскать в поведении, в реакциях человека то, что специфично для него, что решительно, принципиально отличает человеческое поведение от поведения животных» [15; 263].
Вполне очевидно, что уже в те годы и А. Н. Леонтьев, и Л. С. Выготский были искренними и убежденными марксистами. Однако столь же очевидно, что их марксистская убежденность была результатом их разного философского самообразования и восприятия марксизма. Для Л. С. Выготского марксизм представлял собой кульминацию европейской философской мысли, он был органично связан не только с диалектикой Г. Гегеля, но и с более ранними философскими системами Р. Декарта, Б. Спинозы и других мыслителей. Иначе для А. Н. Леонтьева: К. Маркс выступал в этом случае не столько как представитель философской традиции, сколько как единственный в своем роде мыслитель-радикал, порвавший с этой традицией и противопоставивший ей принципиально новый взгляд на мир, поставивший акцент не на понимании, но на практическом изменении этого мира. Данная особенность восприятия марксизма была характерна отнюдь не только для раннего А. Н. Леонтьева. «Нельзя, однако, не сказать, — отмечают в этой связи А. А. Леонтьев и Д. А. Леонтьев, — что принятие марксизма как единственной методологической и идейной основы, даже при самом творческом к нему отношении, неизбежно ограничивало, сужало концептуальные возможности деятельностного подхода» [11; 6].
Референтные круги
Традиционный и революционный способы восприятия марксизма служат так же в качестве двух различных моделей выстраивания собственно психологического теоретического дискурса. Для Л. С. Выготского характерна линия на теоретическое принятие (не путать с согласием!) многих современных ему зарубежных психологических течений (гештальтпсихологии, генетической психологии, психоанализа и т. д.), установление продуктивного диалога с ними, теоретическое снятие их содержания в собственных построениях. Для А. Н. Леонтьева акцент ставится на отвержении и отрицании идей «буржуазных» авторов. Неявно, но вполне отчетливо (особенно с 1930-х гг.) провозглашается небезызвестный тезис: «Мы пойдем другим путем».
Характер цитирования в публикациях позднего Л. С. Выготского не страдает какой-либо вынужденностью. Например, как отмечает А. В. Петровский, «в обширной монографии Л. С. Выготского “История развития высших психических функций” содержится всего девять цитат из трудов Маркса и Энгельса», да и они «имеют скорее характер “инкрустации”» [18; 7]. Напротив, референтный круг А. Н. Леонтьева все более центрируется на К. Марксе. Более того, после 1930 г. он включает и самого Л. С. Выготского в ряд «буржуазных» авторов (О. Липман, Ж. Пиаже и другие). Подобно тому, как планируются и проводятся экспериментальные исследования «контра Липман» и «контра Пиаже», проводится изучение овладения понятием в процессе учения «контра Л. С.» [15; 42].
Опыт репрессий
В 1930 г. начинаются нападки на Л. С. Выготского (и, стало быть, на его окружение) со стороны вульгарных марксистов. Сама эта ситуация стала возможной в результате разгрома «меньшевиствующего идеализма», представленного господствовавшей ранее философской школой А. М. Деборина. Эта школа была ориентирована на гегелевскую философию и определяла идейную атмосферу в теоретической психологии. Гонения на ученых, воспринимавших К. Маркса в русле философской традиции, начались тогда во всех гуманитарных науках.
Именно в 1930 г. начинает подвергаться репрессиям и сам А. Н. Леонтьев. Книга «Развитие памяти», итожащая его сотрудничество с Л. С. Выготским, оказывается задержанной, а ее автор — лишенным возможности работать. Затем, уже в Харькове, был рассыпан набор готового к печати сборника статей. И после 1934 г. А. Н. Леонтьев остается в восприятии гонителей в числе «не разоружившихся последователей Выготского». В 1935 г. его доклад «Психологическое исследование речи» вызывает резкую идеологическую реакцию Московского комитета ВКП(б), а возглавляемая им лаборатория генетической психологии во Всесоюзном институте экспериментальной медицины (ВИЭМ) оказывается закрытой. Он остается без работы. Ситуация травли обостряется еще более после выхода в 1936 г. Постановления ЦК ВКП(б) «О педологических извращениях в системе наркомпросов» и затем публикации в 1937 г. брошюры Е. И. Рудневой «О педологических извращениях Выготского». Закрывается Высший коммунистический институт просвещения (ВКИП), где сотрудничал А. Н. Леонтьев, а сам он вновь лишается работы. Даже восстановив свою научную деятельность в Государственном институте экспериментальной психологии у К. Н. Корнилова, А. Н. Леонтьев вынужден заняться идеологически-нейтральными темами восприятия рисунка и фоточувствительности кожи. Преподавать можно было лишь в явно непрофильных вузах (ВГИК, ГИТИС).
Учитель и ученик
До начала 1930-х гг., т. е. до возникновения харьковской группы, А. Н. Леонтьев работает в качестве ученика и последователя Л. С. Выготского. Все его теоретические
построения, все его эмпирические исследования представляют собой реализации идей Л. С. Выготского, идей культурно-исторической (или инструментальной) психологии. Об этих годах ученичества проникновенно скажет много лет спустя А. Р. Лурия: «Самые яркие годы, что я вспоминаю, — это двадцатые — и века, и мои. Там все связано с Выготским. От себя у меня почти и нет ничего, все от Льва Семеновича, да и не у меня одного, у многих из нас, только одни это признают, а другие — нет...» (цит. по [9; 120]). Само возникновение харьковской группы было внешним проявлением той идейной борьбы, которая, по выражению В. П. Зинченко, «шла не только извне, но и внутри школы Л. С. Выготского» [6; 9], борьбы учеников с учителем. Если же принять во внимание тот бесспорный факт, что «Алексей Николаевич был, без сомнения, лидером харьковской группы» [9; 128], то эта борьба выступит как противостояние А. Н. Леонтьева и Л. С. Выготского. Эта конфронтация принимает различные формы и обостряется со временем. Она обнаруживает себя первоначально как взаимонепонимание, как возникшее и затянувшееся молчание между ними3. Затем мы видим пространственное дистанцирование (отъезд А. Н. Леонтьева в Харьков, где он жил и работал вплоть до 1934 г.), и очно-заочную критику А. Н. Леонтьева в адрес Л. С. Выготского в беседах и текстах. Впоследствии, во второй половине 1930-х гг., эта борьба проявляется в частности в использовании А. Н. Леонтьевым таких речевых оборотов при упоминании Л. С. Выготского, которые были свойственны лишь тем, кто был в борьбе с Л. С. Выготским явно «по другую сторону баррикад» — «проф. Л. С. Выготский» [14; 108]. Сама смерть Л. С. Выготского не смогла вернуть прежние отношения «учитель — ученики». Даже на похоронах Л. С. Выготского, как отмечает А. А. Леонтьев, «не дали выступить его ближайшим ученикам, в том числе А. Н. Леонтьеву» [9; 117]. Ученичество кончилось, начиналось учительство, ставшее впоследствии лидерством и руководством.
Зона ближайшего развития
Как известно, зона ближайшего развития характеризует разницу между тем, на что ученик способен самостоятельно, и тем, на что он становится способен при помощи учителя (см., например, [12; 36]). Очевидно, однако, что зона ближайшего развития действует только до тех пор, пока ученик позиционирует и переживает себя в качестве ученика, а другого человека — в качестве учителя. Разрыв внутреннего отношения «учитель — ученик»4 (а это и есть то единственное, что собственно и можно назвать «школой») приводит к исчезновению ситуации, в которой для ученика только и возможна зона ближайшего развития, стимулирующая и активизирующая потенциал его собственного развития. Субъективно это состояние переживается как оставленность, одиночество и проявляется также как поиск группы единомышленников и/или нового учителя. А. Н. Леонтьев находит единомышленников в харьковской группе, бесспорным лидером которой он становится. Что же касается нового учителя, то он его так и не находит. Учителем для А. Н. Леонтьева
не становится ни К. Маркс (ведь по-настоящему учить может только живой учитель), ни К. Н. Корнилов (так как учителем может быть лишь состоявшийся ученик), ни С. Л. Рубинштейн (который, как и А. Н. Леонтьев, не был внутренне свободен в те годы).
Борьба вовне и борьба внутри
С 1930 г. начинается яростная борьба с Л. С. Выготским и его учениками вовне, развязанная вульгарными марксистами. Причины этой «внешней борьбы» более чем понятны. Л. С. Выготского и его учеников обвиняли в ошибочном понимании марксизма и субъективном идеализме.
Однако в это время начинается и другая, «внутренняя борьба», проявившаяся в расхождении с Л. С. Выготским группы его учеников во главе с А. Н. Леонтьевым, в их отъезде в Харьков, в возникновении ни много ни мало харьковской психологической школы. Эта школа развивала взгляды своего лидера и именно с его позиций критиковала воззрения Л. С. Выготского. В этой критике, лишь усилившейся после смерти Л. С. Выготского, принимали участие не только А. Н. Леонтьев, но и А. В. Запорожец, П. И. Зинченко, Г. Д. Луков. Примечательно, что в ходе этой критики происходило их отмежевание не только от идей Л. С. Выготского, но и от своих собственных представлений и исследований, осуществлявшихся под его руководством до того же 1930 г. В этом смысле показательно отношение А. Н. Леонтьева к своей собственной книге «Развитие памяти» (1931), подводящей итог его ученичеству у Л. С. Выготского. Как отмечает А. Н. Леонтьев в 1937 г. в своем исследовании, посвященном критике учения о среде в педологических работах Л. С. Выготского, на эту книгу «оказали решающее влияние» «традиционные для современной буржуазной французской психологии» «ложные взгляды» неопозитивизма, довлеющие в концепции среды Л. С. Выготского [14; 118—119]. В этом же критическом исследовании, представлящем собой кульминацию «борьбы внутри», А. Н. Леонтьев более чем однозначно дает в буквальном смысле слова убийственную оценку взглядам своего теперь уже бывшего учителя. Не будем забывать, когда писались эти строки: «...теория среды, замыкаясь в круг сознания, утрачивает свои первоначальные материалистические позиции и превращается в теорию идеалистическую. <...> В этой концепции, как в фокусе, собрались в единую ложную конструкцию все те теоретические ошибки, непоследовательности мысли и отдельные идеалистически взгляды, которые мы находим в его основных психологических работах» [14; 118].
Идеологический смысл этой критики и самокритики вполне очевиден: надо было во что бы то ни стало выйти из-под обвинений в идеализме, размежеваться с идеалистическими представлениями. Психологическую суть возникшего расхождения и, стало быть, суть критики в адрес Л. С. Выготского мы рассмотрим чуть ниже, а здесь просто констатируем и разделим то видение, которое, к сожалению, сложилось лишь в последнее время. Уровень философской и психологической квалификации Л. С. Выготского и сам масштаб его гениальной личности были просто несоизмеримы с тем, что представляло его окружение (в том числе и самое ближайшее). Чем больше проходит времени, тем очевиднее это становится. Учитывая это обстоятельство, я вновь полностью соглашусь с А. А. Леонтьевым, который так написал о всякой критике в адрес Л. С. Выготского: «В анализе его взглядов, как убеждаешься постоянно, приходится исходить из своеобразной презумпции компетентности, как только вам покажется, что-де Выготский чего-то не понял или неправильно оценил, ищите место в его работах, из коего вам будет ясно, что он все понял и оценил правильно...» [9; 31]. Конечно, в те времена о презумпции компетентности в идеологической сфере не могло быть и речи, поскольку единственным
